посредством методического образования, а удивление перед ее результатами еще не есть причастность к ее смыслу, то эта вера является суеверием. Подлинная наука - это знание, в которое входит знание о методах и границах знания. Если же верят в результаты науки, которые знают только в качестве таковых, а не в связи с методом, посредством которого они достигнуты, то это суеверие в воображаемом понимании становится суррогатом подлинной веры. Создается уверенность в мнимой прочности научных достижений. <...> (С. 371-372)

Научное суеверие легко оборачивается во враждебность науке, в суеверие, которое ждет помощи от сил, отрицающих науку. Тот, кто в своей вере во всемогущество науки заставил молчать свое мышление перед лицом сведущего человека, знающего и указывающего, что правильно, разочарованно отворачивается при неудаче и обращается к шарлатану. Научное суеверие родственно мошенничеству.

Суеверие, противостоящее науке, принимает, в свою очередь, форму науки в качестве подлинной науки в отличие от школьной науки. Астрология, изгнание болезней заклинаниями, теософия, спиритизм, ясновидение, оккультизм и прочее привносят туман в нашу эпоху. Эта сила сегодня встречается во всех партиях и мировоззренчески выраженных точках зрения; она дробит повсюду субстанцию разумного бытия человека. То, что столь немногие люди обретают - вплоть до их практического мышления - подлинную научность, есть явление исчезающего самобытия. Коммуникация становится невозможной в тумане этого, вносящего сумятицу, суеверия, уничтожающего возможность как подлинного знания, так и действительной веры. (С. 373)

Научное суеверие следует просветить и преодолеть. В нашу эпоху безудержного неверия к науке обратились как к предполагаемой твердой опоре, поверили в так называемые научные результаты, слепо подчинились мнимо сведущим людям, уверовали в то, что посредством науки и планирования можно внести порядок в мир в целом, стали ждать от науки целей жизни, которые наука никогда дать не может, ждать познания бытия в целом, что для науки недостижимо. (С. 506)

ГАСТОН БАШЛЯР. (1884-1962)

Г. Башляр (Bachelard) - французский философ, методолог науки. В его теоретико-методологических построениях преломляется целая эпоха в развитии современной западной философии: радикальность переосмысления классических идеалов и схем и полное неприятие им культа мистицизма и иррационализма приводят в итоге к такого рода рационалистической ориентации, при которой даже столкновение с «иррациональными» ситуациями позволяет обогатить систему рационализма, открывает новые возможности рационалистического подхода в современной философии. Концептуальная методологическая позиция Башляра вовсе не исчерпывается опорой на новейшее естествознание и его позитивные результаты, поскольку во главу угла ставится высокая культура философского мышления.

Идейное богатство содержательных характеристик башляровского эпистемологического опыта вызвано его своеобразным подходом к исследованию науки: научная деятельность рассматривается им как социокультурный феномен, понимание и рациональное постижение которого возможны только при погружении феномена науки в социальные, психологические и исторические контексты. Эпистемология Башляра представляет собой «комплексную науковедческую дисциплину», объединившую философию и методологию науки, историю науки, ее социологию и психологию, а результатом его логикометодологических размышлений является создание целостного образа науки, включающего как рациональные (в строгом смысле) параметры научного поиска, так и чувственно-волевые его характеристики.

И.Л. Шабанова

Новый научный дух

<...> для научной философии нет ни абсолютного реализма, ни абсолютного рационализма, и поэтому научной мысли невозможно, исходя из ка-

Тексты приводятся по следующим изданиям:

1. Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987.

2. Башляр Г. Психоанализ огня. Пер. с фр. А.П. Козырева. М., 1993.

3. Башляр Г. Избранное. Т. 1. Научный рационализм. М.; СПб., 2000.

кого-либо одного философского лагеря, судить о научном мышлении. Рано или поздно именно научная мысль станет основной темой философских дискуссий и приведет к замене дискурсивных метафизик непосредственно наглядными. Ведь ясно, например, что реализм, соприкоснувшийся с научным сомнением, уже не останется прежним реализмом. Так же как и рационализм, изменивший свои априорные положения в связи с расширением геометрии на новые области, не может оставаться более закрытым рационализмом.

Иначе говоря, мы полагаем, что было бы весьма полезным принять научную философию как она есть и судить о ней без предрассудков и ограничений, привносимых традиционной философской терминологией. Наука действительно создает философию. И философия также, следовательно, должна суметь приспособить свой язык для передачи современной мысли в ее динамике и своеобразии. Но нужно помнить об этой

странной двойственности научной мысли, требующей одновременно реалистического и рационалистического языка для своего выражения. Именно это обстоятельство побуждает нас взять в качестве отправного пункта для размышления сам факт этой двойственности или метафизической неоднозначности научного доказательства, опирающегося как на опыт, так и на разум и имеющего отношение и к действительности, и к разуму.

Представляется вместе с тем, что объяснение дуалистическому основанию научной философии найти все же не трудно, если учесть, что философия науки - это философия, имеющая применение, она не в состоянии хранить чистоту и единство спекулятивной философии. Ведь каким бы ни был начальный момент научной деятельности, она предполагает соблюдение двух обязательных условий: если идет эксперимент, следует размышлять; когда размышляешь, следует экспериментировать. <...> (1, с. 29)

в опыте: необходимость эксперимента постигается теорией до наблюдения, и задачей физика становится очищение некоторых явлений с целью вторичным образом найти органический ноумен. Рассуждение путем конструирования, которое Гобло обнаружил в математическом мышлении, появляется и в математической и экспериментальной физике. Все учение о рабочей гипотезе нам кажется обреченным на скорый закат: в той мере, в какой такая гипотеза предназначена для экспериментальной проверки, она должна считаться столь же реальной, как и эксперимент. Она реализуется. Время бессвязных и мимолетных гипотез прошло, как и время изолированных и курьезных экспериментов. Отныне гипотеза - это синтез. (1, с. 31)

<...> на наш взгляд, в современную научную философию должны быть введены действительно новые эпистемологические принципы. Таким принципом станет, например, идея о том, что дополненные свойства должны обязательно быть присущими бытию; следует порвать с молчаливой уверенностью, что бытие непременно означает единство. В самом деле, ведь если бытие в себе есть принцип, который сообщается духу - так же как математическая точка вступает в связь с пространством посредством поля взаимодействий, - то оно не может выступать как символ какого-то единства.

Следует поэтому заложить основы онтологии дополнительного, в диалектическом отношении менее жесткие, чем метафизика противоречивого. (1.с.39)

С учетом вышесказанного рассмотрим теперь проблему научной новизны в чисто психологическом плане. Ясно, что революционное движение современной науки должно глубоко воздействовать на структуру духа. Дух обладает изменчивой структурой с того самого мгновения, когда знание обретает историю, ибо человеческая история со своими страстями, своими предрассудками, со всеми непосредственными импульсами своего движения может быть вечным повторением с начала. Но есть мысли, которые не повторяются с начала; это мысли, которые были очищены, расширены, дополнены. Они не возвращаются к своей ограниченной, нетвердой форме. Научный дух по своей сути есть исправление знания, расширение рамок знания. Он судит свое историческое прошлое, осуждая его. Его структура - это осознание своих исторических ошибок. С научной точки зрения истинное мыслят как исторический процесс освобождения от долгого ряда ошибок; эксперимент мыслят как очищение от распространенных и первоначальных ошибок. Вся интеллектуальная жизнь науки играет на этом приращении знания на границе с непознанным, поскольку сущность рефлексии в том, чтобы понять, что не было понятно. Небэконовские, неевклидовы, некартезианские мысли подытожены исторической диалектикой, которая представляет собой очищение от ошибок, расширение системы, дополнение мысли. (1, с. 151)

Философское отрицание

ваемся с проблемой, которая, как нам кажется, плохо поставлена и учеными, и философами. Эта проблема

структуры и эволюции духа. И здесь та же оппозиция, ибо ученый верит, что можно исходить из духа, лишенного структуры и знаний, а философ чаще всего полагается на якобы уже конституированный дух, обладающий всеми необходимыми категориями для понимания реального.

Для ученого знание возникает из незнания, как свет возникает из тьмы. Он не видит, что незнание есть своего рода ткань, сотканная из позитивных, устойчивых и взаимосвязанных ошибок. Он не отдает себе отчета в том, что духовные потемки имеют свою структуру и что в этих условиях любой правильно поставленный объективный эксперимент должен вести к исправлению некоей субъективной ошибки. Но не так-то просто избавиться от всех ошибок поочередно. Они взаимосвязаны. Научный дух не может сформироваться иначе, чем на пути отказа от ненаучного. Довольно часто ученый доверяет фрагментарной педагогике, тогда как научный дух должен стремиться к всеобщему субъективному реформированию. Всякий реальный прогресс в сфере научного мышления требует преобразования. Прогресс современного научного мышления определяет преобразование в самих принципах познания. (1, с. 164)

<...> Методологии, столь различные, столь гибкие в разных науках, философом замечаются лишь тогда, когда есть начальный метод, метод всеобщий, который должен определять всякое знание, трактовать единообразно все объекты. Иначе говоря, тезис, подобный нашему (трактовка познания как изменения духа), допускающий вариации, затрагивающие единство и вечность того, что выражено в «я мыслю», должен, безусловно, смутить философа.

И тем не менее именно к такому заключению мы должны прийти, если хотим определить философию научного познания как открытую философию, как сознание духа, который формируется, работая с неизвестным материалом, который отыскивает в реальном то, что противоречит предшествующим знаниям. Нужно прежде всего осознать тот факт, что новый опыт отрицает старый, без этого (что совершенно очевидно) речь не может идти о новом опыте. Но это отрицание не есть вместе с тем нечто окончательное для духа, способного диалектизировать свои принципы, порождать из самого себя новые очевидности, обогащать аппарат анализа, не соблазняясь привычными естественными навыками объяснения, с помощью которых так легко все объяснить. (1, с. 165-166)

рассредоточенную философию (une philosophie distribuée), как философию дисперсированную (une philosophie dispersée). В свою очередь научная мысль предстанет перед нами в качестве очень тонкого и действенного метода дисперсии, пригодного для анализа различных философем, входящих в философские системы. (1, с. 167)

<...> научный дух тоже проявляет себя в виде настоящей философской дисперсии, ибо корень любой философской концепции имеет начало в мыс-

ли. Разные проблемы научной мысли должны получить разные философские значения. В частности, баланс реализма и рационализма не будет одним и тем же для всех понятий. По нашему мнению, уже на уровне понятия встают задачи философии науки. Или я бы сказал так: каждая гипотеза, каждая проблема, каждый опыт, каждое уравнение требуют своей философии. То есть речь в данном случае идет о создании философии эпистемологической детали, о научной дифференцирующей философии, идущей в паре с интегрирующей философией философов. Именно этой дифференцирующей философии предстоит заняться измерением становления той или иной мысли. В общих чертах это становление видится нам как естественный переход или превращение реалистического понятия в рационалистическое. Такое превращение никогда не бывает полным. Ни одно понятие в момент его изменения не является метафизическим.

Таким образом, лишь философски размышляя относительно каждого понятия, мы можем приблизиться к его точному определению, т.е. к тому, что это определение различает, выделяет, отбрасывает. Лишь в этом случае диалектические условия научного определения, отличные от обычного определения, станут для нас более ясными, и мы поймем (именно через анализ деталей понятия) суть того, что мы называем философским отрицанием. (1, с. 168-169)

Психоанализ огня

<...> Теперь другую линию - уже не объективации, но субъективации - мы хотели бы исследовать, чтобы дать пример двоящейся перспективы, которую можно приложить к любым проблемам, поставленным познанием особой, пусть и хорошо определенной реальности. Если бы мы были правы в том, что реально следует из субъекта и объекта, то нужно было бы более четко различать задумчивого человека и мыслителя, не надеясь, однако, что это различие будет когда-нибудь доведено до конца. Во всяком случае, именно задумчивого человека мы хотим здесь изучать, задумчивого человека в его жилище, в одиночестве, когда огонь поблескивает, как сознание одиночества. У нас будет еще много случаев показать опасность первых впечатлений, симпатической приязни, беспечных мечтаний для научного познания. Мы можем с легкостью наблюдать за наблюдателем, чтобы открыть принципы его заинтересованного наблюдения или, лучше сказать, этого гипнотического наблюдения, коим всегда является наблюдение огня. Наконец, это состояние

легкого гипнотизма, постоянство которого мы подметили, вполне подходит для начала психоаналитического обследования. <...> (2, с. 9-10)

Действительно, речь идет о том, чтобы обнаружить действие неосознаваемых ценностей в самом основании опытного и научного познания. Нам нужно показать встречный свет, который беспрестанно идет от объективных и общественных знаний к знаниям субъективным и личным, и наоборот. Надо показать в научном опыте следы детского опыта. Только так мы будем иметь основание для того, чтобы говорить о бессознательном научного духа, о разнородном характере некоторых очевидностей, и чтобы увидеть, как в изучении частного явления сходятся убеждения, сформировавшиеся в самых различных сферах. (2, с. 19)

<...> Если в познании сумма личных убеждений превосходит сумму знаний, которые можно четко сформулировать, преподать, доказать, то психоанализ необходим. Психология ученого должна стремится к отчетливо нормативной психологии; ученый должен отказаться от персонализации собственного познания; в связи с этим он должен заставить себя социализировать свои убеждения. (2, с. 105)

Прикладной рационализм

Науки физика и химия, в их современном развитии, могут характеризоваться эпистемологически как области мысли, которые очевидным образом порывают с обычным знанием. То, что вступает в противоречие с констатацией этой глубокой эпистемологической прерывности, - это то, что «научное образование», которое считают достаточным для «общей культуры», визировало только «мертвую» физику и химию, в том смысле, когда говорят, что латинский язык является языком «мертвым». В этом нет ничего предосудительного, если только хотят акцентировать внимание на том, что существует живая наука. Сам Эмиль Борель показал, что классическая механика, механика «мертвая», остается культурой, необходимой для изучения современных механик (релятивистской, квантовой, волновой). Но рудименты более недостаточны для того, чтобы определить фундаментальные философские характеристики науки. Философ должен осознать новые характеристики новой науки.

Мы полагаем, таким образом, что вследствие современных научных революций можно говорить, в стиле контовской философии, о четвертом периоде, три первых соответствуют древности, Средним векам, Новому времени. Этот четвертый период: именно в современную эпоху происходит разрыв между обыденным и научным знанием, между обыденным опытом и научной техникой. Например, с точки зрения материализма начало эры этого четвертого периода могло бы быть связано с моментом, когда материя определяется посредством ее электрических свойств, или, еще точнее, посредством ее электронных свойств. Именно там имеют место характеристики, которым мы уделили особо пристальное внимание в нашей книге о волной механике. В настоящей работе мы хотим попытаться представить прежде всего философский аспект новых экспериментальных методов. (3,

когда они преподают ее ученикам, стараются связать в непрерывную последовательность научное знание и обиходное знание. Только постфактум следует констатировать, что научная культура определила преобразование знания, реформу познанного бытия. Сама научная история, когда ее представляют в короткой преамбуле как подготовку нового прошлым, множит доказательства непрерывности. Однако в такой атмосфере психологической неясности всегда будет трудно выявлять специфические черты нового научного духа. Три состояния, обрисованные Огюстом Контом, демонстрируют черты непрерывности, присущие духу в целом. Наложение некоего четвертого состояния - столь неполного, такого специфичного, так слабо укоренившегося - почти не способно, таким образом, повлиять на ценности доказательства. Но, может быть, как раз в одном из культурных влияний на ценности доказательства можно было бы лучше определить цену научного мышления. Но как бы ни обстояло дело с этими общими темами, мы попытаемся привести чрезвычайно простые примеры, чтобы показать прерывность процесса рутинной эволюции и эволюции современной техники, построенной на научной базе. (3, с. 99)

Рациональный материализм

В центре внимания французского философа Гастона Башляра (1884-1962) - глубокие качественные преобразования теоретического естествознания, момент относительности научных истин, научных теорий и гипотез. Наиболее известные его книги - «Новый научный дух» (1934), «Философия не» (1940), «Формирование научного духа» (1938).

Башляр разрабатывает концепцию «интегрального рационализма»109, который отражает «новый дух науки» - неевклидовой геометрии, неньютоновской физики, химии не «по Лавузье»110. Утверждая, что гегелевская и марксистская диалектика «наивная», «устаревшая», «преднаучная», он считал необходимым тщательно исследовать проблему диалектики естественнонаучного познания.

Башляр с его явным стремлением к обновлению основ научного мышления, в определенном смысле лишь поставил (а не обосновал) проблему соотношения классического и неклассического рационализма (на его языке - проблему соотношения картезианской и некартизианской эпистемологии).

Он писал: «Говоря о некартезианской эпистемологии, мы отнюдь не осуждаем положений картезианской физики и даже механицизма, дух которого остался картезианским; мы настаиваем лишь на осуждении доктрины простых и абсолютных начал»111. Почему? Потому что «картезианский метод, который столь прекрасно объясняет мир, не способен усложнить физический опыт...»112. Позицию Башляра - эпистемолога, интересовавшегося прежде всего условиями появления нового знания в науке, можно сформулировать так: философ не может оставаться в этой ситуации рабом схемы, согласно которой ученый выступает каким-то звеном в цепи растущего и развивающегося знания. Он усматривал в этом своего рода неточность мышления, нежелание или неумение специалиста (академического философа или историка науки) продумать до конца проблему действительного «производства» и места нового знания в мире, рождающегося отнюдь не путем «перехода количества в качество» или каких-то иных приращений, а совсем иначе. Как? Как преодолеть разрыв между, скажем, физикой Ньютона и физикой Эйнштейна, или любым старым и новым знанием в ситуации, когда заведомо ясно, что старое знание изобреталось не для того, чтобы стать ступенькой или кирпичиком к новому, ибо оно само было самодостаточным и по-своему завершенным? Но тем не менее на уровне восприятия эта его завершенность - под гипнозом ли теории эволюции, идеи прогресса, идеи историзма, чего-то еще - нами, как правило, не осознается, и поэтому снова и снова воспроизводится образ некоего причинно-поступательного движения науки.

В эпоху нового научного духа, считал он, должна быть полностью переосмыслена традиционная проблема так называемого наглядного представления. По мнению Башляра, в неклассической науке происходят существенные изменения: меняется образ науки, стандарты и идеалы научности. На смену уверенно- сти в окончательности научных истин приходит понимание их условности и относительности; взамен характерного для классической науки дисциплинарного построения знания все большую роль играет междисциплинарность; особая роль принадлежит «полемическому разуму», т.е. критике устоявшихся мнений и концепций. Философия «обновленного рационализма» предполагает анализ культурно-исторической обусловленности науки.

Башляр показывает несостоятельность неопозитивистской дихотомии аналитического (или логико-математического) и синтаксического (эмпирического) компонентов знания. Как раз математический элемент и становится воплощением творческого синтеза в современной науке, пришедшего на смену традиционному индуктивизму. В диалектическом единстве разума и опыта ведущей стороной является именно разум, вооруженный математическими методами. Поэтому и физическая реальность не может уже трактоваться феноменологически, т.е. в духе классического позитивизма. Реальность открывается прежде всего в конструктах теоретического мышления.

9 Для неорационализма в целом характерно преувеличение творчес- ! ки-конструктивных аспектов познания за счет отображательных его моментов, что обусловлено сложностью и опосредованностью продвижения из сферы практического опыта к тому, что постулируется в качестве законов науки. В области философии математики и современной математической физики этот гиперконструктивизм обнаруживает свои положительные свойства, позволяя показать содержательность и эвристичность любых аксиоматик и преодолеть проблему так называемой «мистики чисел», поставить применительно к этой группе наук ту же проблему «разума в действии», что и по отношению к любым другим наукам.

Источник: В.И. Штанько. Философия и методология науки. Учебное пособие для аспирантов и магистрантов естественнонаучных и технических вузов. Харьков: ХНУРЭ. с.292.. 2002 {original}

Еще по теме Концепция «нового рационализма» и «нового образа» науки Г. Башляра:

МНЕНИЯ «НОВОГО ЕПИФАНИЯ» ИЗ ВЕЛИКОБРИТАНСКОГО КЕМБРИДЖА И «НОВОГО ГЕЛЬВИДИЯ» ИЗ БАВАРСКОГО ЭРЛАНГЕНА
10.2. Образ жизни и материальная цивилизация Нового времени
2.9.8. Концепции альтернативного развития, опоры на собственные силы и нового международного экономического порядка

Философия Науки. Хрестоматия Коллектив авторов

ГАСТОН БАШЛЯР. (1884-1962)

ГАСТОН БАШЛЯР. (1884-1962)

Г. Башляр (Bachelard) - французский философ, методолог науки. В его теоретико-методологических построениях преломляется целая эпоха в развитии современной западной философии: радикальность переосмысления классических идеалов и схем и полное неприятие им культа мистицизма и иррационализма приводят в итоге к такого рода рационалистической ориентации, при которой даже столкновение с «иррациональными» ситуациями позволяет обогатить систему рационализма, открывает новые возможности рационалистического подхода в современной философии. Концептуальная методологическая позиция Башляра вовсе не исчерпывается опорой на новейшее естествознание и его позитивные результаты, поскольку во главу угла ставится высокая культура философского мышления.

И.Л. Шабанова

Тексты приводятся по следующим изданиям:

1. Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987.

2. Башляр Г. Психоанализ огня. Пер. с фр. А.П. Козырева. М., 1993.

3. Башляр Г. Избранное. Т. 1. Научный рационализм. М.; СПб., 2000.

Новый научный дух

<...> для научной философии нет ни абсолютного реализма, ни абсолютного рационализма, и поэтому научной мысли невозможно, исходя из какого-либо одного философского лагеря, судить о научном мышлении. Рано или поздно именно научная мысль станет основной темой философских дискуссий и приведет к замене дискурсивных метафизик непосредственно наглядными. Ведь ясно, например, что реализм, соприкоснувшийся с научным сомнением, уже не останется прежним реализмом. Так же как и рационализм, изменивший свои априорные положения в связи с расширением геометрии на новые области, не может оставаться более закрытым рационализмом. Иначе говоря, мы полагаем, что было бы весьма полезным принять научную философию как она есть и судить о ней без предрассудков и ограничений, привносимых традиционной философской терминологией. Наука действительно создает философию. И философия также, следовательно, должна суметь приспособить свой язык для передачи современной мысли в ее динамике и своеобразии. Но нужно помнить об этой странной двойственности научной мысли, требующей одновременно реалистического и рационалистического языка для своего выражения. Именно это обстоятельство побуждает нас взять в качестве отправного пункта для размышления сам факт этой двойственности или метафизической неоднозначности научного доказательства, опирающегося как на опыт, так и на разум и имеющего отношение и к действительности, и к разуму.

Представляется вместе с тем, что объяснение дуалистическому основанию научной философии найти все же не трудно, если учесть, что философия науки - это философия, имеющая применение, она не в состоянии хранить чистоту и единство спекулятивной философии. Ведь каким бы ни был начальный момент научной деятельности, она предполагает соблюдение двух обязательных условий: если идет эксперимент, следует размышлять; когда размышляешь, следует экспериментировать. <...> (1, с. 29)

Поскольку нас интересует прежде всего философия естественных, физических наук, нам следует рассмотреть реализацию рационального в области физического опыта. Эта реализация, которая отвечает техническому реализму, представляется нам одной из характерных черт современного научного духа, совершенно отличного в этом отношении от научного духа предшествовавших столетий и, в частности, весьма далекого от позитивистского агностицизма или прагматистской терпимости и, наконец, не имеющего никакого отношения к традиционному философскому реализму. Скорее здесь речь идет о реализме как бы второго уровня, противостоящем обычному пониманию действительности, находящемуся в конфликте с непосредственным; о реализме, осуществленном разумом, воплощенном в эксперименте. Поэтому корреспондирующая с ним реальность не может быть отнесена к области непознаваемой вещи в себе. Она обладает особым, ноуменальным богатством. В то время как вещь в себе получается (в качестве ноумена) посредством исключения феноменальных, являющихся характеристик, нам представляется очевидным, что реальность в смысле научном создана из ноуменальной контекстуры, предназначенной для того, чтобы задавать направления экспериментированию. Научный эксперимент представляет собой, следовательно, подтвержденный разум. То есть этот новый философский аспект науки подготавливает как бы воспроизведение нормативного в опыте: необходимость эксперимента постигается теорией до наблюдения, и задачей физика становится очищение некоторых явлений с целью вторичным образом найти органический ноумен. Рассуждение путем конструирования, которое Гобло обнаружил в математическом мышлении, появляется и в математической и экспериментальной физике. Все учение о рабочей гипотезе нам кажется обреченным на скорый закат: в той мере, в какой такая гипотеза предназначена для экспериментальной проверки, она должна считаться столь же реальной, как и эксперимент. Она реализуется. Время бессвязных и мимолетных гипотез прошло, как и время изолированных и курьезных экспериментов. Отныне гипотеза - это синтез. (1, с. 31)

Следует поэтому заложить основы онтологии дополнительного, в диалектическом отношении менее жесткие, чем метафизика противоречивого. (l.c.39)

Философское отрицание

<...> может ли философия, действительно стремящаяся быть адекватной постоянно развивающейся научной мысли, устраняться от рассмотрения воздействия научного познания на духовную структуру? То есть уже в самом начале наших размышлений о роли философии науки мы сталкиваемся с проблемой, которая, как нам кажется, плохо поставлена и учеными, и философами. Эта проблема структуры и эволюции духа. И здесь та же оппозиция, ибо ученый верит, что можно исходить из духа, лишенного структуры и знаний, а философ чаще всего полагается на якобы уже конституированный дух, обладающий всеми необходимыми категориями для понимания реального.

И тем не менее именно к такому заключению мы должны прийти, если хотим определить философию научного познания как открытую философию, как сознание духа, который формируется, работая с неизвестным материалом, который отыскивает в реальном то, что противоречит предшествующим знаниям. Нужно прежде всего осознать тот факт, что новый опыт отрицает старый, без этого (что совершенно очевидно) речь не может идти о новом опыте. Но это отрицание не есть вместе с тем нечто окончательное для духа, способного диалектизировать свои принципы, порождать из самого себя новые очевидности, обогащать аппарат анализа, не соблазняясь привычными естественными навыками объяснения, с помощью которых так легко все объяснить. (1, с. 165-166)

<...> Для того чтобы охарактеризовать философию науки, мы прибегнем к своего рода философскому плюрализму, который один в состоянии справиться со столь разными элементами опыта и теории, отнюдь не находящимися на одинаковой стадии философской зрелости. Мы определим философию науки как рассредоточенную философию (une philosophic distribute), как философию дисперсированную (une philosophic dispersee). В свою очередь научная мысль предстанет перед нами в качестве очень тонкого и действенного метода дисперсии, пригодного для анализа различных философем, входящих в философские системы. (1, с. 167)

<...> научный дух тоже проявляет себя в виде настоящей философской дисперсии, ибо корень любой философской концепции имеет начало в мысли. Разные проблемы научной мысли должны получить разные философские значения. В частности, баланс реализма и рационализма не будет одним и тем же для всех понятий. По нашему мнению, уже на уровне понятия встают задачи философии науки. Или я бы сказал так: каждая гипотеза, каждая проблема, каждый опыт, каждое уравнение требуют своей философии. То есть речь в данном случае идет о создании философии эпистемологической детали, о научной дифференцирующей философии, идущей в паре с интегрирующей философией философов. Именно этой дифференцирующей философии предстоит заняться измерением становления той или иной мысли. В общих чертах это становление видится нам как естественный переход или превращение реалистического понятия в рационалистическое. Такое превращение никогда не бывает полным. Ни одно понятие в момент его изменения не является метафизическим.

Психоанализ огня

Действительно, речь идет о том, чтобы обнаружить действие неосознаваемых ценностей в самом основании опытного и научного познания. Нам нужно показать встречный свет, который беспрестанно идет от объективных и общественных знаний к знаниям субъективным и личным, и наоборот. Надо показать в научном опыте следы детского опыта. Только так мы будем иметь основание для того, чтобы говорить о бессознательном научного духа, о разнородном характере некоторых очевидностей, и чтобы увидеть, как в изучении частного явления сходятся убеждения, сформировавшиеся в самых различных сферах. (2, с. 19)

<...> Если в познании сумма личных убеждений превосходит сумму знаний, которые можно четко сформулировать, преподать, доказать, то психоанализ необходим. Психология ученого должна стремится к отчетливо нормативной психологии; ученый должен отказаться от персонализации собственного познания; в связи с этим он должен заставить себя социализировать свои убеждения. (2, с. 105)

Прикладной рационализм

Мы полагаем, таким образом, что вследствие современных научных революций можно говорить, в стиле контовской философии, о четвертом периоде, три первых соответствуют древности, Средним векам, Новому времени. Этот четвертый период: именно в современную эпоху происходит разрыв между обыденным и научным знанием, между обыденным опытом и научной техникой. Например, с точки зрения материализма начало эры этого четвертого периода могло бы быть связано с моментом, когда материя определяется посредством ее электрических свойств, или, еще точнее, посредством ее электронных свойств. Именно там имеют место характеристики, которым мы уделили особо пристальное внимание в нашей книге о волной механике. В настоящей работе мы хотим попытаться представить прежде всего философский аспект новых экспериментальных методов. (3, с. 97)

Каковы будут человеческие последствия, социальные последствия такой эпистемологической революции? Вот еще одна проблема, которую мы еще не затронули. Трудно даже измерить психологический масштаб этих глубоких интеллектуальных перемен. Особый вид интеллектуальности, который развивается в форме нового научного духа, локализуется в очень узком, очень закрытом пространстве научного города. Но есть еще кое-что большее. Современное научное мышление, даже в сознании самого ученого, отделяется от обычной мысли. В конечном счете ученый оказывается человеком с двумя формами поведения. И это раздвоение волнует все философские дискуссии. Оно часто проходит незамеченным. И к тому же ему противостоят легковесные философские декларации о единстве духа, о духовном тождестве. Сами ученые, когда они объясняют пауку профанам, когда они преподают ее ученикам, стараются связать в непрерывную последовательность научное знание и обиходное знание. Только постфактум следует констатировать, что научная культура определила преобразование знания, реформу познанного бытия. Сама научная история, когда ее представляют в короткой преамбуле как подготовку нового прошлым, множит доказательства непрерывности. Однако в такой атмосфере психологической неясности всегда будет трудно выявлять специфические черты нового научного духа. Три состояния, обрисованные Огюстом Контом, демонстрируют черты непрерывности, присущие духу в целом. Наложение некоего четвертого состояния - столь неполного, такого специфичного, так слабо укоренившегося - почти не способно, таким образом, повлиять на ценности доказательства. Но, может быть, как раз в одном из культурных влияний на ценности доказательства можно было бы лучше определить цену научного мышления. Но как бы ни обстояло дело с этими общими темами, мы попытаемся привести чрезвычайно простые примеры, чтобы показать прерывность процесса рутинной эволюции и эволюции современной техники, построенной на научной базе. (3, с. 99)

Рациональный материализм

Изучая современное научное мышление и сознавая всю его актуальность, своевременность, необходимо обратить внимание на его ярко выраженный социальный характер. Ученые объединяются в сообщество («город ученых») не только для того, чтобы познавать, но и для того, чтобы специализироваться, чтобы пройти путь от четко поставленных проблем к неординарным решениям. Специализация сама по себе, которая еще должна себя обосновать в социальном плане, не является феноменом сугубо индивидуалистичным. Интенсивная социализация науки явно обладает последовательным когерентным характером; упроченная в своих основаниях и специализации, она является еще одним неоспоримым и реальным фактом. Не признавать этого - значит впасть в гносеологическую утопию, утопию индивидуальности познания.

Необходимо иметь в виду этот социальный характер науки, так как действительно прогрессивное материалистичное научное мышление происходит именно из этого социального характера науки, решительно порывая со всяким «естественным» материализмом. Отныне движение науки в контексте культуры опережает природное движение. Быть химиком означает быть в контексте культуры, занимать место в городе ученых, определенное современностью исследований. Любой индивидуализм здесь будет совершенным анахронизмом. На первых шагах культуры этот анахронизм еще ощутим. Чтобы провести психологический анализ научного духа, нужно исследовать направление развития науки, пережить само возрастание знания, генеалогию прогрессирующей истины. Прогресс научного знания характеризуется восходящим характером истины, расширением поля доказательств. (3, с. 200)

Нам представляется, что необходимо исследовать материализм материи, материализм, порожденный бесконечным разнообразием видов материи, материализм экспериментирующий, действенный, развивающийся, продуктивный. Мы покажем, что после нескольких рациональных попыток в современной науке появился материалистический рационализм. Мы также постараемся привести ряд новых доказательств в пользу тезисов, выдвинутых нами в работах «Прикладной рационализм» (Париж, 1949) и «Рационалистическая активность современной физики» (Париж, 1951). Материализм сам по себе вступает в эру активного продуктивного рационализма Научное знание характеризуется появлением математической химии подобной математической физике. Именно рационализм определяет характер экспериментов, проводимых с материей, в результате чего появляются ее новые виды. Симметрично прикладному рационализму можно говорить об упорядоченном материализме. (3, с. 201)

Из книги Мысли, афоризмы и шутки выдающихся женщин автора автора Из книги Афоризмы автора Ермишин Олег

Из книги 100 великих разведчиков автора Дамаскин Игорь Анатольевич

Гастон де Левис (1764-1830 гг.) писатель Благородство обязывает.Большие государства могут обойтись без союзников, а с малыми союзники не считаются.Все, что женщина может пообещать не кривя душой, – что она не будет искать случая.Много говорят о том, как непостоянны женщины в

Из книги Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века. автора Коллектив авторов

Гастон Башлар (1884-1962 гг.) философ Обращаясь к самим себе, мы отворачиваемся от

Из книги Новейший философский словарь автора Грицанов Александр Алексеевич

УИЛЬЯМ ВАРВИК КОРКОРАН (1884–1962) Его называют «американским мастером шпионажа № 1», и ему приписывают спасение Лондона от немецких ракет ФАУ благодаря тому, что он обнаружил местонахождение германской военной базы на острове Пенемюнде в Балтийском море. Уже после войны

Из книги Большой словарь цитат и крылатых выражений автора Душенко Константин Васильевич

Из книги Всемирная история в изречениях и цитатах автора Душенко Константин Васильевич

БАШЛЯР (Васhе1аd) Гастон (1884-1962) - французский философ и методолог, психолог, культуролог. Основоположник неорационализма (интегрального рационализма, прикладного рационализма, диалектического рационализма, нового материализма). Самоопределял себя как "сельского

Из книги автора

ЛЕВИС, Гастон де (Levis, Pierre Marc Gaston Duc de, 1764–1830), герцог, французский писатель 137 Об уме человека гораздо легче судить по его вопросам, чем по ответам. «Максимы и размышления» (1808), 18 ? Oster, p. 397 Это высказывание иногда приписывается Вольтеру. 138 Благородство обязывает. // Noblesse

Из книги автора

ЛЕВИС, Гастон де (Levis, Pierre Marc Gaston Duc de, 1764–1830), герцог, французский писатель26Благородство обязывает. // Nobless oblige.«Максимы и размышления» (1808)Возможно, появление этой формулы было связано с формированием новой знати после установления империи (1804). ? Boudet, p.

НОВЫЙ РАЦИОНАЛИЗМ (Г. БАШЛЯР)

Французский философ, эстетик, исследователь психологии художественного творчества, основоположник нового рационализма Гастон Баш- ляр (1884-1962) считает, что критическое отношение к науке, научной методологии сегодня - это знамение времени. Критика науки исходит из того, что наука - дело человека и что понять науку - значит понять человека.

По мнению Башляра, К. Маркс в свое время правильно отмечал, что разум не всегда существовал в разумной форме. Одним из первых с критикой схоластического разума выступил Ф. Бэкон; он требовал проверять в опыте все, что претендует на истинность: истина - дочь времени, а не авторитета. И. Кант предложил более радикальный путь - путь критики самого разума, взятого в чистом виде, независимо от опыта. Да, заявлял Кант, всякое знание начинается с опыта, но не ограничивается им; часть наших знаний имеет доопытный, априорный характер, к тому же, эмпирическое знание единично, а потому, в сущности, случайно; априорное же знание всеобще и необходимо. Априоризм Канта принципиально отличается от учения Р. Декарта о врожденных идеях, отмечает Башляр, ибо, по Канту, доопытны формы знания, содержание же наших знаний целиком поступает из опыта. К тому же доопытные формы знания у Канта не являются врожденными, они имеют свою историю развития. И все-таки, если рассматривать проблему критики науки в историческом аспекте, то очевидно, что это традиция прежде всего французская, отмечает Башляр.

В английской философии господствует традиция эмпиризма, выросшая из философии Дж. Локка, Д. Беркли и в первую очередь Д. Юма. Немецкая философия современности сформировалась под решающим воздействием классической немецкой философии, крупнейшими представителями которой были И. Кант, И. Фихте, Ф. Шеллинг, Г. Гегель. Французские философы опирались прежде всего на М. Монтеня, Б. Паскаля и особенно на Р. Декарта, неистовых критиков науки. Между Первой и Второй мировыми войнами во Франции эту тенденцию особенно ярко выражали А. Бергсон и Л. Бруншвиг.

Анри Бергсон (1859-1941) в конечном счете растворяет объект в субъекте, материальный мир - в сознании. «Мы воспринимаем внешний мир, и это восприятие - правильно или нет - кажется чем-то одновременно существующим и в нас и вне нас: с одной стороны, оно является состоянием сознания, с другой же стороны, - оно поверхностный слой материи, где ощущающий сливается с ощущаемым. Каждому моменту нашей внутренней жизни соответствует, таким образом, момент нашего тела и всей окружающей нас материи, являющийся “одновременным” первому моменту...» И лишь в слиянии объекта и субъекта можно постичь абсолютное , которое, по мнению Бергсона, представляет собой чистую длительность, порыв, движение, изменение как таковое, освобожденное от материи (т.е. некое сознание). Бергсон считает, что существует два способа постижения реальности: инстинкт и интеллект. Инстинкт присущ насекомым и животным; он исключает анализ, его результат - автоматически безошибочные действия. Инстинкт присущ также и человеку; он проявляется в чувстве симпатии и антипатии к предметам реального мира; на основе инстинкта складываются мораль и религия. Абсолютное, чистую длительность, подчеркивает Бергсон, можно познать только с помощью интуиции, в порыве симпатии, ибо в этом случае мы переносимся внутрь предмета, сливаемся с ним, с тем, что есть в нем невыразимого. Именно гак творится реальность; она - результат творческой революции, непрерывно созидающей новое. В этой связи Бергсон рассматривает искусство как способ интуитивного постижения реальности. Искусство - это непосредственное видение, порождаемое интуицией, свободное от объективной действительности. С помощью интуиции художник «сквозь формы и цвет видит внутреннюю суть вещей». Что касается интеллекта, интеллектуального познания, то оно, по мнению Бергсона, ограничено практическими интересами, выражает наше стремление овладеть вещами, подчинить их себе.

Для философии Леона Бруншвига (1869-1944) характерна тенденция историзма. Сознание, по его мнению, ориентируется не на факт, не на данное, но на то, как процесс развертывается в истории. Сознание предшествует предметам; понятия и теории - эго нс отражение сознанием действительности, а результат деятельности духа, который таким путем приходит к осознанию самого себя. Философия, подчеркивает Бруншвиг, есть не что иное, как самосознание творческой действенности духа в истории человечества. Применительно к проблеме человека Бруншвиг рефлектирует в классических традициях Моитеия и Паскаля. Он не признает никаких благ вне человека или над ним. Критику науки он считает исходным пунктом попытки понять бытие человека и человечества.

Так характеризует прошлое философии Г. Башляр.

В современных условиях, считает Башляр, критика науки должна быть усилена; сегодня нужен новый рационализм . Подобно П. Фейерабенду Башляр отвергает теоретико-методологический догматизм: для научной философии нет ни абсолютного рационализма, ни абсолютного реализма; невозможно, подчеркивает он, исходя из какого-либо одного философского лагеря судить о научном мышлении. Между тем, считает Башляр, история науки демонстрирует нам «альтернативные ритмы» атомизма и энергетизма, реализма и позитивизма. И философия науки также как бы тяготеет к двум крайностям, двум полюсам познания: для философов она есть изучение достаточно общих принципов, для ученых - изучение преимущественно частных результатов. Однако философия науки обедняет себя в результате этих двух противоположных эпистемологических препятствий, ограничивающих всякую мысль - общую и непосредственную. Она оценивается то на уровне априори, то на уровне апостериори, без учета того изменившегося эпистемологического факта, что современная научная мысль проявляет себя постоянно между априори и апостериори , между ценностями экспериментального и рационального характера.

Башляр подчеркивает: наш разум, наша эпистемология должны исходить из более или менее подвижного синтеза разума и опыта ; нужно преодолеть неподвижность нашего мышления. Дабы иметь хоть какую-то гарантию единого мнения по той или иной проблеме, необходимо, чтобы мы, по крайней мере априори, не придерживались одного и того же мнения. Два человека, стремящиеся по-настоящему понять друг друга, должны сначала противоречить друг другу. Истина - дочь дискуссии, а не дочь симпатии, отмечает философ. При этом он решительно отвергает агностицизм. Отрицание не должно всецело порывать с первоначально усвоенным знанием; оно должно оставлять возможность для диалектического обобщения. Это обобщение путем отрицания должно включать то, что отрицается: так неевклидова геометрия включает евклидову геометрию; неньютоновская механика включает ньютоновскую механику. Отвергает Башляр также и позитивистский феноменологизм. Разум не имеет права гипертрофировать непосредственный опыт, он должен, напротив, подняться на уровень наиболее богато структурированного опыта. При всех обстоятельствах непосредственное должно уступить дорогу сконструированному. Наука обучается, проверяется, верифицируется на том, что конструирует. Разум должен создавать в себе некую структуру, соответствующую структуре знания. Традиционная доктрина абсолютного и неизменного разума - всего лишь устарелая философия.

Вместе с тем, хотя Башляр и дистанцируется от гипостазированного рационализма, рационализм он защищает. Говорят, отмечает мыслитель, что рационалист всегда повторяет одно и то же, например, что дважды два - четыре, что рационалисты скучные, занудные люди, которых интересуют лишь руководящие принципы познания вроде принципа противоречия, непротиворечивости или тождества - и все! Напротив, подчеркивает Башляр, подлинно рациональная мысль занята отнюдь не повторением, а реконструкцией, организацией. Подлинный рационализм является открытым, развивающимся, прогрессирующим, диалектическим, ведь нет никаких заранее известных великих проблем; великие проблемы рождаются, появляются незаметно, и лишь с течением времени обнаруживаются их важные следствия. Обнаружить проблему, открыть перспективу не так-то просто, для этого необходимо знать культуру прошлого, культуру своего времени, необходимо обладать способностью к синтезу культур.

Ученый не принимает положения, согласно которому цель познания - постижение бытия в форме объекта. Этого мало; целью науки является не столько постижение данности (ответ на вопрос «как? что?»), сколько выявление новых возможностей (в духе принципа «а почему бы и нет»), ибо, как говорил Ф. Ницше, все самое главное рождается вопреки. И эго, отмечает Башляр, справедливо как для мира мышления, гак и для мира деятельности. Всякая новая истина рождается вопреки очевидности, как и всякий новый опыт - вопреки непосредственной очевидности опыта.

В истории науки Башляр выделяет три эпохи. Первая - это предна- учное состояние (начиная с Античности и вплоть до XVIII в.). Вторая эпоха - научная (XVIII-XIX вв.). Третья - современная эпоха - начинается с 1905 г. (т.е. с пересмотра А. Эйнштейном классических понятий длины и одновременности). В преднаучном состоянии нет ни эксперимента, ни теории (в современном ее значении). Донаучное мышление утилитарно; ему присущ некий «первичный эмпиризм» и вместо теории - натурфилософские и мифологические толкования. В научную эпоху в основе представлений о мире лежат эмпиристская индукция Ф. Бекона и положения Р. Декарта о дедуцировании сложных явлений из «простых оснований»; объект в этих случаях выступает как безразличный к познавательной активности субъекта. В современную эпоху мир воспринимается как мир объективированного разума, т.е. мир как творение познающего субъекта, объективация его рациональных схем. «Эпистемологический вектор ведет от рационального к реальному, а никоим образом не наоборот, как учили все философы, начиная от Аристотеля...» Но это - не идеализм, подчеркивает Башляр; это - конструкция разума для исследования и преобразования реальности. В целом историю науки философ рассматривает как историю прогресса некоторого знания: мыслить исторично в рамках научного мышления - значит описывать его от меньшего к большему; если иногда описывают закат некоторой частной теории (например закат картезианской физики), то это означает, что прогресс научной мысли открыл иную ось возрастания степени понимания (например, ньютоновскую физику), которая совершенно позитивно раскрывает некоторую наивность в предшествовавшей науке.

В искусстве же прогресс - это просто миф, считает Башляр. Произведения искусства в некотором роде обладают изначальной завершенностью (то же самое можно сказать и о философских системах). Наскальный рисунок доисторического человека, картина мастера эпохи Возрождения и современные произведения искусства, при создании которых использованы технические средства, меняющие звуковой или цветовой фон, голографическая техника и прочие экзотические приемы не могут размещаться в порядке возрастания степени прогресса и соответственно последовательности исторических эпох, ведь меняются не только материал, орудия, ценностные системы отсчета, но и сам объект. Лишь вообразив довольно абсурдную с точки зрения эстетики ситуацию, при которой мы будем сравнивать изображения буйвола, созданные в разные исторические эпохи, исключительно в плане соответствия оригиналу, мы могли бы говорить о «бесспорном прогрессе». Он, этот прогресс, есть, но к сути предмета искусства и эстетики не относится. Но, разумеется, что касается познавательного процесса, то и в философии, и в эстетике можно зафиксировать прогресс знаний, аналогичный тому, который происходит в опытных науках. И все же, делает вывод Башляр, развитие науки, особенно сегодня, осуществляется не столько континуально, сколько дискретно. «Современные механики: релятивистская, квантовая, волновая есть науки без предков... Атомная бомба, если так можно выразиться, развеяла в прах большую область истории наук, поскольку в мышлении ядерного физика нет более следа фундаментальных понятий традиционного атомизма», пишет Башляр.

Философ отвергает принцип континуальности и применительно к сфере жизни. В этой связи он остро критикует Макса Шслера, который в книге «Место человека в космосе» утверждает, что деятельность человека - всего-навсего продолжение той же линии адаптации, в соответствии с которой развивается и животный мир. «Между умным шимпанзе и Эдисоном, - пишет Шелер, - если рассматривать Эдисона как инженера, существует лишь разница в степени». Подобные идеи философ решительно отвергает как несомненный миф. Да, соглашался Башляр, Эдисон - электрик, но можно ли выдрессировать собаку или шимпанзе, чтобы и они смогли изобрести электрическую лампочку? Не будем заниматься на этот счет психологическими утопиями и мифической педагогикой, а отдадим себе отчет в том, что понятие электричества, конечно, результат опыта, но такой результат, который порывает с теми знаниями, что были приобретены путем непосредственного опыта. Эдисоновское изобретение мыслимо лишь при условии преодоления человеком непрерывности опыта, подчеркивает Башляр. Шелер же игнорирует существенную историчность научного познания; он пренебрегает тем фактом, что феномен Эдисона мог появиться только в определенной точке истории науки. Лишь утопическое отношение к действительности может побудить нас вообразить, что данный феномен мог появиться на целый век раньше. На проблему существенной историчности электротехники необходимо посмотреть и с эпистемологической точки зрения, продолжает философ. Ведь наше понимание электричества основывается на строгих теоретических положениях. Как можно создать всю систему электрического освещения, если мы не осознаем рациональности законов, которые связывают понятия силы тока, напряжения и сопротивления? Иначе говоря, отмечает Башляр, не связаны ли это теоретическое знание и эта рациональность, лежащие в основе современного анализа, именно с той силой априори, на которую указывает сам Шелер как на особую силу, свойственную человеку?

Философ критически дистанцируется от «прагматистов», которые «распыляют» истину, поскольку стремление к познанию связывают с некоей выгодой или пользой, приносимой знаниями. Нет, возражает Башляр, знание ценно само по себе; оно есть фактор жизни. Сегодня человеческое познание, подчеркивает Башляр, подвержено динамике самоопределения. Наука, особенно с начала XX в., находится в состоянии непрерывной эпистемологической революции. Научный дух приносит с собой не только новые ответы, но и новые методы в поисках знаний (по образному выражению Альфреда Уайтхеда, «самое великое изобретение XIX века - это изобретение методов изобретений»). Причем, отмечает ученый, мы сталкиваемся сегодня с удивительной вещыо: наука владеет духом, не порабощая его. Современный научный дух в принципе свободен от всякого догматизма уже в силу того, что он постоянно обновляется. Именно поэтому сфера научной деятельности отныне предстает, должна представать перед нами как открытая сфера. Башляр апеллирует к Г. В. Ф. Гегелю, который в свое время писал в «Феноменологии духа» (1807): «Дух, который знает себя в таком развитии как духа, есть наука». И далее: наука есть в действительности «и царство, которое он (дух) создает в себе, в своей собственной стихии». Современный человек так или иначе входит в мир, созданный научным духом, в мир очеловеченной природы. Сознание бытия фактически умножается сегодня на сознание становления, требующего от нас, чтобы мы всегда были людьми своего времени, утверждает Башляр.

Философ решительно выступает против специализации ; она проявлялась уже у Шиллера и Гете, т.е. во времена, когда о специализации и речи быть не могло. В частности, Ф. Шиллер, подобно Ж. Ж. Руссо, считал, что сама культура нанесла человечеству тяжелую рану, приводя благодаря искусству и учености к «расшатанности» внутреннего духа человека. Если греческим государствам-полисам была свойственна органическая жизнь, каждый индивид наслаждался независимой жизнью, а когда наступала необходимость, мог сливаться с целым, то теперь общество уподобляется искусному часовому механизму, в котором из соединения бесконечного множества безжизненных частей возникает в целом механическая жизнь. Теперь оказались разобщенными государство и церковь, законы и нравы; наслаждение отделилось от работы, средство от цели, усилие от награды. Вечно прикованный к отдельному малому обрывку целого, человек сам становится обрывком; слыша вечно однообразный шум колеса, которое он приводит в движение, человек не способен развить гармонию своего существа, и, вместо того чтобы выразить человечность своей природы, он становится лишь отпечатком своего занятия, своей науки. Мертвая буква замещает живой рассудок, и развитая память служит лучшим руководителем, чем гений и чувство, писал Ф. Шиллер .

Безусловно, эти суждения отражают важный момент истины, однако прав и Башляр, суждения и оценки которого весьма резки, но тем не менее справедливы. Так, по его мнению, фобия специализации - это своеобразная мономания философов, которые судят о науке со стороны, не занимаясь ею. Башляр считает, что растущая специализация отнюдь не подрывает культуру. Напротив, она пробуждает к жизни и стимулирует развитие тех идей, которые относятся к самым различным ее областям. Узкий специалист не может не стремиться к знаниям и не обладать широтой мышления, благодаря чему, собственно, он и становится специалистом и что определяет его место в науке. Настоящий специалист не может быть ретроградом. Если в философском мире еще бытуют ошибочные представления относительно научной специализации, то это, по мнению Башляра, связано с тем, что философы не обращают внимания на интегрирующую способность научной мысли. Действительно, в современную эпоху развитие науки возможно только там, где принимаются к сведению и учитываются результаты и выводы других наук. Специализация необходимо дополняется, связывается с комплексным, междисциплинарным подходом. В сущности, междисциплинарный подход в современных условиях становится принципом научной работы вообще.

Комплексный, междисциплинарный подход необходим и для естествознания, и для социальных наук, и особенно для философии как на уровне ее «внутренних» взаимосвязей (например, теории познания и методологии, теории развития и учения о человеке и т.д.), так и на уровне ее «внешних» взаимосвязей (в частности, для теории познания особое значение имеет взаимосвязь с такими отраслями знания, как психология, биология, лингвистика и др.). Усиление работы на стыке наук необходимо, потому что сама социальная действительность и ее развитие приобретают все более комплексный характер. Если прежде коренные изменения концентрировались в какой-либо одной сфере, например производственной (промышленная революция), научной (революция в естествознании на рубеже XIX и XX вв.), культурной (Возрождение, Реформация, Просвещение), то сегодня перемены захватывают всю совокупность социальных, экономических, политических и культурно-духовных отношений и институтов, а также мышление. Именно это взаимодействие между экономикой, политикой и идеологией, между объективными и субъективными факторами, между национальным и интернациональным, между обществом и природой, человеком и техникой объективно требует сотрудничества самих ученых-обществоведов, а также содружества с учеными, работающими в области естественных, технических паук и медицины.

Многие выдающиеся естествоиспытатели отмечали, что философские идеи всегда оказывали и продолжают оказывать достаточно сильное влияние на естествознание. В частности, Макс Борн признавал, что многое, о чем думает физика, предвидела философия: «Мы, физики, благодарны ей за это; ибо то, к чему мы стремимся, - это картина мира, которая не только соответствует опыту, но и удовлетворяет требованиям философской критики. Однако наша картина мира, пожалуй, не подходит ни к одной из известных систем. Она не является ни идеалистической, ни материалистической; ни позитивистской и ни реалистической, ни феноменологической и ни прагматической, ни какой-либо из остальных существующих систем. Она берет от всех систем то, что лучше всего удовлетворяет эмпирическим данным» . Конечно, здесь можно было бы обвинить Борна в непоследовательности, методологическом эклектицизме и т.п. Но мы этого не будем делать, а подчеркнем другое: естествоиспытатель отвергает позитивистское противопоставление науки и философии, признает влияние, воздействие философии на естествознание.

Башляр полагает, что научная мысль по своей природе устремлена к будущему; она активизирует все интеллектуальные способности человека, именно поэтому одним из важных последствий современной науки является активизация психической деятельности. В этой связи он, философ, критикует А. Бергсона и его сторонников за то, что они слишком подвластны эмпиризму интимной длительности времени, интересуясь потоком переживаемого преимущественно на уровне поверхностных, мимолетных, временных впечатлений, в чем воля и разум фактически не участвуют. Я полагаю, заявляет Башляр, то напряжение мысли, которое возникает в момент рационализации познания, имеет совершенно иное измерение, иную направленность и поэтому должно быть отнесено к более глубокому уровню нашего бытия. Постоянно изменчивая кривая бергсоновской длительности не должна заставить нас забыть о постоянно прямой линии прогностической мысли. Интеллект не пытается ловко вывернуться прежде всего потому, что он стремится к ясности познания.

Бергсон, продолжает Башляр, рассматривает человеческий ум как находящийся в неизменном, первоначальном виде, однако он ошибается: научный дух развивается, это - становящийся дух. Ментальность Homo faber, связанная, как показал Бергсон, с наблюдением твердых тел, сегодня сменилась ментальностью человека, начинающего управлять невидимой и неосязаемой энергией. Если бы перед человеком доэлектрической эпохи поставили какой-либо вопрос, связанный с природой электричества, например, можно ли использовать энергию водопада в Альпах, то такой вопрос был бы ему непонятен, такой вопрос с точки зрения Homo faber абсурден. Чтобы он обрел смысл, надо жить в век электричества и обладать другим типом мышления. Наполеон, когда ему показали идущий по Сене пароход, совершенно равнодушно отнесся к этому факту; он не понял революционного значения - и в научном, и социальном смысле - этого события. Современный научный дух, подчеркивает Башляр, полностью преодолел прежнюю зависимость от повседневного непосредственного опыта. Мир научной мысли сегодня явно возвышается над естественным, природным миром. Современная наука, современное познание - это не регистрация фактов, а своего рода сцепление знаний , определяющее иерархию фактов. Как никогда прежде, сегодня наука - это деятельность. Интергуманизм (т.е. взаимный обмен научными знаниями и человеческим опытом) присущ современной науке и имеет куда более высокую ценность, чем универсализм классического рационализма: интергуманизм, собственно, и есть универсализм, но воплощенный универсализм, т.е. универсализм в действии.

Трудно не разделить суждения Башляра о высоком назначении науки. Все же правы и те мыслители, которые отмечают негативные аспекты социальной жизни, обусловленные развитием науки и техники. Так, М. Борн, рассуждая в своей книге «Моя жизнь и взгляды» о новой социальной и моральной ситуации в мире, возникающей в результате варварского использования оружия массового уничтожения против мирного населения, отмечает, что если с личной точки зрения занятие наукой дало ему удовлетворение и радость, то «в объективном плане наука и ее этика претерпели изменения, которые делают невозможным сохранение старого идеала служения знанию ради него самого, идеала, в который верило мое поколение. Мы верили, что это служение никогда не сможет обернуться злом, поскольку поиск истины есть добро само по себе. Это был прекрасный сон, от которого нас пробудили мировые события» .

Немало специалистов являются действительно «узкими» специалистами, людьми, не способными со знанием дела нравственно судить о чем- либо, выходящем за сферу их «предмета». Опасно воздействие на людей средств массовой информации, которые «штампуют» наши вкусы, ум, интересы, души. Не становимся ли мы запрограммированными машинами, сами того не сознавая? - спрашивал известный советский ученый Н. И. Конрад (1891 - 1970). И сам же отвечал: «Нет, я - оптимист, но не в духе вольтеровского Панглосса. Я помню слова II. Капицы, сказанные им в речи, посвященной памяти Резерфорда: “Хотя мы все надеемся, что у людей хватит ума, чтобы в конечном счете повернуть научно-техническую революцию по правильному пути для счастья человечества, но все же в год смерти Резерфорда безвозвратно ушла та счастливая и свободная научная работа, которой мы так наслаждались в годы нашей молодости. Наука потеряла свою свободу. Она стала производительной силой. Она стала богатой, но она стала пленницей, и часть ее покрывается паранджой. Я не уверен, продолжал бы сейчас Резерфорд по-прежнему шутить и смеяться”». Слова достаточно горькие, отмечает Конрад, но, продолжает он, я вспоминаю также и такие замечательные слова: «Первым и самым важным из прирожденных свойств материи является движение - не только как механическое и математическое движение, но еще больше как стремление, жизненный дух; напряжение или, употребляя выражение Якоба Беме, мука (Qual) материи» . Да, муки были, есть и будут, но именно им, подчеркивает Конрад, мы и обязаны рождением всего того чудесного, что человечество создало в своей культуре .

Башляр прав, стремясь создать новую теорию познания, соответствующую новому уровню развития науки. Он справедливо отмечает: наука постоянно обновляется. Однако он не нрав, когда идею непрерывного обновления науки противопоставляет идее некоего первичного знания в философии . Башляр отвергает все философские принципы как метафизические, идеологические; он отвергает и идеализм, и материализм, поскольку они признают некое абсолютное начало, превращают в таком случае знание в копирование абсолюта, что в конечном счете приводит к «иммобилизму мысли». Момент истины в этих суждениях, конечно, есть. Сегодня должно быть преодолено резкое противопоставление рационализма и эмпиризма, субъекта и объекта, материи и идеи... Тем не менее мыслитель, философ должен быть привержен определенным первичным, абсолютным принципам, ценностям и т.п., которые определяют его познавательные и практические устремления. Сухой рационалистический взгляд на мир, к тому же абсолютизированный, гипостазированный взгляд, сводя природу к рациональным формулам, законам, причинам и к другим необходимым соотношениям, рассекая целостность, единство природы и общества, делает их, правда, простыми и понятными, но вместе с тем механическими и мертвыми. Вместо жизни, органической целостности утверждается фатальная, механическая необходимость.

Башляр совершенно обоснованно отвергает подобный подход как в науке, так и в философии. Задача подлинной философии - воплощать и объяснять все то, что присуще жизни. Именно такая философия нужна человеку, нужна науке, в том числе любой конкретной науке. Может быть, отмечал в свое время Ф. Энгельс, некоторые ученые полагают, что им не нужна никакая философия. Это заблуждение, это верный признак того, что они оказались во власти философии самого худшего сорта. Ученый должен сознательно заниматься философией. Только в таком случае он избавится от плена всякого рода схоластических метафизических построений. Без философии он может застопорить свою работу, прийти к неверным выводам и в своей профессиональной деятельности.

И Башляр, несомненно, прав: подлинная философия - не какая-то рациональная система априори, а мышление, которое постоянно открыто для опыта - как повседневного, практического опыта человека, так и опыта научного. Философия - это вечная мысль, ее идеи - действительно вечные идеи, но отнюдь не застывшие, не неизменные; они изменяются, уточняются, развиваются. Если мы хотим, чтобы научный дух стал становящимся Маркс, К. Соч. / К. Маркс, Ф. Энгельс. - Т. 2. С. 142.

Конрад, II. И. Избранные труды. - М., 1974. - С. 282.

Примечательно, что здесь его взгляды перекликаются со взглядами Т. Куна, которыйсчитает, что наука, если она хочет развиваться, должна быть «пушистой, чистой, независимой от усилий общества».

Гастон башляр новый рационализм. Новый рационализм (г. башляр). Различные метафизические экспликации одного научного понятия

ГАСТОН БАШЛЯР. (1884-1962)

Новый научный дух

Философское отрицание

Психоанализ огня

Прикладной рационализм

Еще по теме Концепция «нового рационализма» и «нового образа» науки Г. Башляра:

ГАСТОН БАШЛЯР. (1884-1962)

НОВЫЙ РАЦИОНАЛИЗМ (Г. БАШЛЯР)